Разные имена носило это прекрасное заведение, но в памяти рожденных в СССР оно укоренилось как ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий) или Наркологический Диспансер. Трудился я там в конце девяностых – начало нулевых. 90-е – это был самый разгар наркомании. Попадали к нам наркоманы от 12(!) до 90 лет. Иногда целыми семейными подрядами. Цыганские семьи не удивляли вообще никого…

Первом делом за поступившего берется приемный покой. Пациента опрашивают (если он может говорить), замеряют вес-рост-температуру-давление, проверяют на педикулез (вши) и отправляют в жуткого вида помещения – ванную. Там моют как вонючих бомжей, так и школьниц, которых родители спалили на \”травке\” и притащили \”лечиться\”.
Если пациент в силах ходить, за ним приходит кто-нибудь из персонала того отделения, в которое он был распределен.

С этого момента антураж убогой больнички начинает меняться на тюремный. Длинные коридоры, множество дверей, решеток, решетчатых калиток, недобрые окрики персонала …

По прибытию в отделению, происходит процедура обыска, ощупывание швов, и конечно же – заглядывание в задницу. У женщин заглядывают ещё кое-куда. Заставляем голым задом поприседать в коридоре, где пациент открыт взглядам всего отделения. И с этого момента вновь прибывший не только не сможет выйти на улицу по собственному желанию, но даже покурить и в туалет.

Вы возмутились? А вот успокойтесь. Если поступившего тщательно не осмотреть, эти фокусники могут пронести невообразимое количество наркоты в естественных складках своего тела. А на нашей совести будет несколько смертей от передоза.

Как и в тюрьме, у нас есть множество \”рецедивистов\”, которые проходят курс лечения далеко не по первому разу. Вы думаете, что если наркоман идет в наркологичку по собственному желанию, то он мощь-пацан и вообще охренительный борец со своим недугом? А вот пися! Наркоманы приходят сами в это заточение только для того, чтобы переломаться. Когда ломки закончатся, нарколыгу снова будет торкать маленькая доза, за сравнительно небольшие деньги. Когда он снова нагонит слоновью дозу – он снова придет к нам, если до этого не помрет.

Итак, ведем новенького не в обычную палату, а в волшебную. Зверинец. Кунсткамера. Палата интенсивной терапии. Эдакая недореанимация. Там свой пост. Находится там надо круглосуточно в составе двух человек минимум. Клиента раздеваем догола, кладем на обшитый клеенкой матрац, даем две простыни. Подушки запрещены. В туалет – только в сопровождении. Курить нельзя. Прием пищи – прямо в койках. Лежачих и привязанных кормим сами, иногда насильно.

Вязки – главнейшая вещь в этом помещении. Стоит только клиенту \”поплыть\”, как они становятся его лучшими друзьями на ближайшую неделю.

Почему такая строгость и постоянный контроль? Когда алкоголик перестает пить после длительного запоя, через несколько дней к нему приходит белочка. Не всегда, но как правило. И мы сидим, ждем. И всегда дожидаемся.
Палата большая, на 20 коек, и всегда полная. И с каждый койки – свой концерт. У этого цагане и собаки пришли, второй по батарее тихонько стучит, чертиков выгоняет. Третий залез на оконные решетки и с криком \”тут летают души умерших детей\” сверзился вниз. Не дай бог прозевать приход белочки, потом будешь опиздюливаться, почему у тебя пациенты травмированы. Тихих дурачков мало, почти все орут. К вечеру, от бреда, ора, запаха испражнений начинает накрывать и тебя.

– Доктор, у вас колибри на плече!
– Да-да, хорошо. Но это вроде воробей.

С попытками отшутится начинаешь разговаривать с ними на равных.
Ночь- самое тяжелое время. Активизируются все психозы, без исключения. Кто во что горазд. Слипаются глаза у дежурного и под эту какофонию он отрубается. А в это время, бывший уже пять дней в адеквате, парень, срывается с кровати и отвязывает самого буйного. Вот так, ни с хера, по наитию. И тощий, трясущийся, безумный наркоман вновь лезет по решеткам, просачивается через небольшой зазор и летит с четвертого этажа.

В яблоневом саду, разбитым под окнами наркологии лежит труп. На нем нет царапин, нет переломов, целая голова. Вот только внутри на куски разлетелись остатки печени, как потом скажут на вскрытии.
Его несут обратно туда, откуда он так хотел вырваться, по тем же бетонным пролетам, где каждая щель заварена решетками. По коридорам проходных отделений, где покачают вслед головой, а потом забудут, да и примутся за старое местные обитатели.

Слишком жарко, опасно оставлять в тепле тело человека, который начал гнить уже при жизни. Его оставляют на одном из лестничных пролетов, где до утра он будет смотреть незакрытыми глазами в осыпающуюся побелку потолка, пугая своим видом мимо проходящих медсестричек.

В женском отделении ждет еще один труп, но пока еще живой. Она уже не первый месяц лежит в кунсткамере. Совершенно безумная, истощенная. От длительного лежания у нее образовываются дичайшие пролежни, переходящие в сквозные гнойные дыры. Копчик, колени-локти, места выпирания тазовых костей, затылок – все это смердящие ямы. Через пару часов она составит компанию неудавшемуся беглецу.

Утром на главном крыльце рыдает мужчина, бьется в истерике женщина – родители. У женщины, видимо, не оказалось близких.

Мы садимся в \”буханку\”, куда уже погрузили тело наркомана. Едем в морг. Скидываем с носилок труп на бетонную полку, под потолком раздается звук упавшей доски.

Не доезжая до диспансера, слышим мат дежурного врача. Поступила мерзкая на вид алкашка, на руке грязный гипс.

– Когда наложен гипс?
– Не помню. Года два, наверное.
Врач снимает гипс, оттуда падают белые опарыши.

– Помните Ольку? Выписали неделю назад из женского.
– Помним.
– Так померла от передоза, на трассе, в машине под мужиком.
Ей не было и 15-ти лет.

Снова поднимаемся к себе в отделение. Через мужское отделение идет на обед колонна женщин.
– По правой стороне, бля!

Это опять кто-то пытается заговорить, а то и забежать в палату к мужикам.

Чаще всего попытки побега происходят на пути в столовую. В трусах и в сорочке, зимой, им пофиг. Сносят конвой в белых халатах и бегут. А ловить надо. Прохожие не помогают никогда. И дай бог, если они не сопротивляются при поимке. Тут все как на хорошей тюрячке, вполне можешь получить в бочину заточку из ложки.

Раньше позволяли свидания, теперь запретили. Слишком много возможностей для контрабанды. Девушка, поцеловав своего парня, передала изо рта в рот \”чуток\” героина. И это далеко не единичный случай.
Теперь берем только \”передачи\”, тщательно проверяем, читаем записки, вваливаем пизды за неожиданные находки и неправильные тексты.

Иногда из кунсткамеры попадаются целые алмазы. Все отделения ходили смотреть на барышню неполных 30-ти кг, которая проснулась после запоя с бомжами в подвале, а никого нет, а дверь заперта. Криков никто не слышал, сидела она там почти два месяца.

Кстати, оголенными костями и смердящими язвами не удивить ни кого.

Бьют ли пациентов? Бьют. Но просто так – никогда, слишком страшно им уподобиться. Чаще из самообороны. Страшно подумать, что было бы с моей головой, когда очередной белочник схватил бутылку физраствора и пытался её меня прибить.

Как-то раз меня чуть не настигла сметь от удушья, когда 150 кг живого веса швырнуло меня на панцирную сетку кровати и увалилось сверху.
Через пару дней я еле вынул его из петли в туалете. Ржавый бачок времен Наполеона умудрился это выдержать.

Верить нельзя никому. Вообще. Никогда. Нельзя за чистую монету принимать слезливые истории о бедной маме, которая не видела сыночка много лет. Скорее всего эта \”мама\” пришла чтобы по-свойски \”подбодрить\” своего \”сыночка\”.

Самое распространенное наказание – перевод с общего режима обратно в интенсивную терапию. Ну, и все прилагающееся: нужные лекарства, вязки, отсутствие передач, записок, курева и т.д…