Сказать по правде, муж никогда не баловал меня комплиментами. Бывает, соберемся с ребятами, и начинается:
– Моя Галька – такие пельмени готовит, офигеть!
– А Людка моя – знаешь, как кросворды решает! И в «Поле чудес» все отгадывает с первой буквы!
– А Светка, Светка! Она так штаны укорачивает!
И сидят все эти Гальки и Людки, и светятся от гордости. А мой любимый сидит, грустный такой, как Чебурашка с оторванными ушами, и молчит. Вздыхает только. И хочется его ногой стукнуть. Сильно. В живот. Или куда похуже.
Но этой ночью он заговорил. И, знаете, что я вам скажу – лучше бы он молчал.

Значит, будит меня мой любимый ночью и, вместо того, чтобы сказать, какая я красивая в лунном свете полуночного июля, бурчит недовольно:
– Лен, перестань уже храпеть.
Все, думаю, приехали. Я, значит, тут лежу себе, никого не трогаю, увлекательный сон вижу, будто я с пингвинами в волейбол играю, и наша команда, между прочим, выигрывает, а он мне мешает на самом интересном моменте, да еще и оскорбляет.
– Не может быть, – говорю, – я не храплю, и в жизни не храпела.

– Может, еще как может. Ты и раньше похрапывала, я тебе не хотел говорить. Но сегодня ты просто в ударе.
Надо же, тактичный какой.
– Чтоб ты знал, – сообщаю, – женщины не храпят.
– Это еще почему?
– Потому что они воздушные, нежные и удивительные создания.
– Вот-вот, – говорит, – храп таки воздушный и удивительный, по крайней мере, я очень удивился, но ничего нежного я не слышу.
Тут я совсем проснулась.
– Слышишь, ты, недоношенный, говорю тебе, не храплю я!
Он тоже злится:
– Я тебя запишу на диктофон!
– Вот запишешь, тогда и поговорим! А пока я на тебя обижена!
Отвернулась и надулась. И заснула сразу, два часа ночи – это вам не шишки-пашки.
Пингвины несказанно обрадовались, когда я вернулась в игру. Давай, говорят, мы без тебя никак. Я им про мужа рассказала. Они выслушали и дружно его осудили. Болван он у тебя, говорят. Не ценит тебя совсем. Такая женщина..

Только мы опять стали играть – будит. Три часа ночи.
– Слушай, – говорит.
И на мобильнике что-то нажимает. А оттуда начинаются такие звуки, будто кто-то свинью режет, тщательно так, тупым ножом на пьяную голову.
– Ты что, с ума сошел, в три часа ночи мне мелодии включать?
– Это не мелодии, это диктофон. Это ты так храпишь.
Тем временем звук переменился, словно свинью не режут, а методично отгрызают ей конечности, или еще какие-то чувствительные органы.
– А что это, – спрашиваю как можно спокойнее, – что это на фоне в такт дребезжит?
– Это окна трясутся. Я уже часа два заснуть не могу.
– Знаешь, что? Вставь в уши затычки, и будешь спать спокойно.

Пять минут четвертого. Будит.
– Лена, у нас в доме нет ни одной затычки. Я все обыскал.
– А на кухне смотрел? А в салоне в шкафчике?
– Нет, – говорит, – забыл. Но в ванной искал – там точно нет.
Ушел.

Пингвины с трудом согласились принять меня в игру. Ты там храпишь, пищат, а мы ждем, ждем. Я в угол стала, мяч подбросила, размахнулась – а судья как засвистит! Что случилось, спрашиваю. И проснулась.

Четыре часа. Благоверный лежит на спине, смотрит на потолок каким-то отрешенным взглядом и насвистывает, как ежик резиновый с дырочкой в правом боку. И наушники на голове огромные, от компьютера, как у летчика-истребителя.
– Ты чего, – говорю, – совсем с ума сошел? Ты на часы смотрел в последнее время?
– Да, – говорит, – смотрел. Четыре часа, три минуты и двадцать семь секунд. А сейчас уже тридцать одна секунда. А сейчас..
– А чего свистишь в наушниках?
– Я затычек не нашел. А про свист я слышал, что он от храпа помогает.
– Ну и как, помогло?
– Нет, но, Лена, – серьезно так, даже жалобно, – я же не услышу сирену.. Лучше я пойду в салон.
Больше он меня не будил.