Сказать по правде, муж никогда не баловал меня комплиментами. Бывает, соберемся с ребятами, и начинается:
— Моя Галька – такие пельмени готовит, офигеть!
— А Людка моя – знаешь, как кросворды решает! И в «Поле чудес» все отгадывает с первой буквы!
— А Светка, Светка! Она так штаны укорачивает!
И сидят все эти Гальки и Людки, и светятся от гордости. А мой любимый сидит, грустный такой, как Чебурашка с оторванными ушами, и молчит. Вздыхает только. И хочется его ногой стукнуть. Сильно. В живот. Или куда похуже.
Но этой ночью он заговорил. И, знаете, что я вам скажу – лучше бы он молчал.

Значит, будит меня мой любимый ночью и, вместо того, чтобы сказать, какая я красивая в лунном свете полуночного июля, бурчит недовольно:
— Лен, перестань уже храпеть.
Все, думаю, приехали. Я, значит, тут лежу себе, никого не трогаю, увлекательный сон вижу, будто я с пингвинами в волейбол играю, и наша команда, между прочим, выигрывает, а он мне мешает на самом интересном моменте, да еще и оскорбляет.
— Не может быть, — говорю, — я не храплю, и в жизни не храпела.

— Может, еще как может. Ты и раньше похрапывала, я тебе не хотел говорить. Но сегодня ты просто в ударе.
Надо же, тактичный какой.
— Чтоб ты знал, — сообщаю, — женщины не храпят.
— Это еще почему?
— Потому что они воздушные, нежные и удивительные создания.
— Вот-вот, — говорит, — храп таки воздушный и удивительный, по крайней мере, я очень удивился, но ничего нежного я не слышу.
Тут я совсем проснулась.
— Слышишь, ты, недоношенный, говорю тебе, не храплю я!
Он тоже злится:
— Я тебя запишу на диктофон!
— Вот запишешь, тогда и поговорим! А пока я на тебя обижена!
Отвернулась и надулась. И заснула сразу, два часа ночи – это вам не шишки-пашки.
Пингвины несказанно обрадовались, когда я вернулась в игру. Давай, говорят, мы без тебя никак. Я им про мужа рассказала. Они выслушали и дружно его осудили. Болван он у тебя, говорят. Не ценит тебя совсем. Такая женщина..

Только мы опять стали играть — будит. Три часа ночи.
— Слушай, — говорит.
И на мобильнике что-то нажимает. А оттуда начинаются такие звуки, будто кто-то свинью режет, тщательно так, тупым ножом на пьяную голову.
— Ты что, с ума сошел, в три часа ночи мне мелодии включать?
— Это не мелодии, это диктофон. Это ты так храпишь.
Тем временем звук переменился, словно свинью не режут, а методично отгрызают ей конечности, или еще какие-то чувствительные органы.
— А что это, — спрашиваю как можно спокойнее, — что это на фоне в такт дребезжит?
— Это окна трясутся. Я уже часа два заснуть не могу.
— Знаешь, что? Вставь в уши затычки, и будешь спать спокойно.

Пять минут четвертого. Будит.
— Лена, у нас в доме нет ни одной затычки. Я все обыскал.
— А на кухне смотрел? А в салоне в шкафчике?
— Нет, — говорит, — забыл. Но в ванной искал – там точно нет.
Ушел.

Пингвины с трудом согласились принять меня в игру. Ты там храпишь, пищат, а мы ждем, ждем. Я в угол стала, мяч подбросила, размахнулась – а судья как засвистит! Что случилось, спрашиваю. И проснулась.

Четыре часа. Благоверный лежит на спине, смотрит на потолок каким-то отрешенным взглядом и насвистывает, как ежик резиновый с дырочкой в правом боку. И наушники на голове огромные, от компьютера, как у летчика-истребителя.
— Ты чего, — говорю, — совсем с ума сошел? Ты на часы смотрел в последнее время?
— Да, — говорит, — смотрел. Четыре часа, три минуты и двадцать семь секунд. А сейчас уже тридцать одна секунда. А сейчас..
— А чего свистишь в наушниках?
— Я затычек не нашел. А про свист я слышал, что он от храпа помогает.
— Ну и как, помогло?
— Нет, но, Лена, — серьезно так, даже жалобно, — я же не услышу сирену.. Лучше я пойду в салон.
Больше он меня не будил.